|
| Сайт: "Русское
Обозрение" Из книги М.М. Громыко "Мир русской деревни" ЧЕСТЬ И ДОСТОИНСТВО В этом вопросе я предвижу наиболее ожесточенные возражения оппонентов. "Как, - восклицают они, - честь и достоинство у крестьянина, у крепостного в том числе?" Для человека, настроенного предвзято и высокомерно в отношении крестьянина либо исходящего из каких-то общих положений в отрыве от конкретных материалов того времени, воспитанного на односторонней, тенденциозной характеристике русской деревни, - понятия эти несоединимы с крестьянством. Однако те современники, которые хорошо знали крестьянство и относились к нему с уважением, думали иначе. И какие современники оставили нам свидетельства об этом! А. С. Пушкин писал: "Взгляните на русского крестьянина: есть ли и тень рабского уничижения в его поступи и речи?" Александр Сергеевич написал это в 1834 году, то есть задолго до отмены крепостного права, и знал он, как известно, именно помещичью деревню Центральной России. У нас знают Пушкина; да мало сказать знают,-у нас культ Пушкина. Тем не менее сочинение, где это сказано, известно немногим. Это "Путешествие из Москвы в Петербург", в котором Пушкин полемизирует с Радищевым. (По поводу одной из глав "Путешествия из Петербурга в Москву" Пушкин прямо сказал: "Радищев начертал здесь карикатуру".) Не менее выразительную характеристику русского крестьянина, его глубокого внутреннего такта дал Н. В. Гоголь. В статье "В чем же, наконец, существо русской поэзии и в чем ее особенность" (1845-1846 годы) Николай Васильевич отметил связь творчества И. А. Крылова с качествами, сохранившимися в крестьянской среде. Гоголь подчеркивает "истинно русский ум" Крылова, "умеющий найти законную середину всякой вещи". И далее: "Только в Крылове отразился верный такт русского ума, который, умея выразить истинное существо всякого дела, умеет выразить его так, что никого не оскорбит выраженьем и не восстановит ни против себя, ни против мысли своей даже несходных с ним людей,- одним словом, тот верный такт, который мы потеряли среди нашего светского образования и который сохранился доселе у нашего крестьянина. Крестьянин наш умеет говорить со всеми себя высшими, даже с царем, гак свободно, как никто из нас, и ни одним словом не покажет неприличия..." (выделено мною.-М. Г.) (Пушкин, VII, 200; Гоголь, 199-200). Русским крестьянам было присуще высокое чувство личного достоинства. Вот что говорил, например, об уральских крестьянах известный заводчик Н. Демидов: "Молвишь (крестьянину) жесткое слово, а он с полудни, покинув работу, пойдет". Некто В. Иванов из Белозерского уезда Новгородской губернии подметил, что "при разговорах маловажных, которые ведутся для препровождения свободного времени", крестьяне не придают большого значения характеру слов, оборотов речи, если они и носят насмешливый характер. В таких случаях "отделываются смехом, шутками". Но при деловом разговоре придается значение выражениям: если один скажет обидное для другого слово, затрагивающее его честь, крестьянин сразу же "приходит в возбужденное состояние и требует немедленного же разъяснения, по какому праву его так бесчестят? Если виновная сторона смягчается, понижает голос, начинает извиняться, а свое слово берет назад, то в таком случае сразу же наступает мир" (ГМЭ, 683, л. 6; Пихоя, 125). Понятие чести у крестьян непременно соединялось с сознанием честного выполнения своего долга - в труде, в исполнении взятых на себя обязательств. Оно включало также правдивость и исключало способность наносить несправедливые обиды. "Все крестьяне, оберегая свою честь, стараются трудиться, чтобы не прослыть лентяем и мотыгой (здесь - мот, расточитель. - М.Г.), а также не остаться должником соседей. Каждый старается не быть лжецом и обидчиком, а также не нажить славы, что он не крестьянин, а прощелыга и самознайка". "Всякий порядочный крестьянин старается держать данное им слово: нарушить его он считает нечестным",- решительно писал А. В. Балов на основании собственных длительных наблюдений в Ярославской губернии. "Всякий крестьянин, оберегающий свою честь, старается не быть никогда не только замешанным в какое-либо преступление, но даже и заподозренным в нем. Он никогда не согласится ни на плутни, ни на обман, хотя бы это и было допущено в торговле". Балову вторил С. Я. Дерунов, собиравший материал в Пошехонском уезде этой же губернии. По его наблюдениям, крестьяне считали, что, не уплатив долга на земле, не будешь развязан с земною жизнью на том свете. Поэтому, если должник долго не платил, то давший ему ссуду грозил стереть запись о долге (соседский долг записывали обычно мелом), то есть лишить его возможности рассчитаться. Иногда долг записывали зарубками на палках или бирках, тогда пускалась в ход угроза сжечь их. Должник кланялся и просил не стирать или не сжигать свидетельства о долге. Но Дерунов отмечал и ослабление твердости понятия "держать слово" "в последнее время", то есть в 90-е годы XIX века, объясняя ухудшение нравственности влиянием города и идущим оттуда стремлением к богатству. "Данное слово местные крестьяне стараются исполнять, потому что, по общему воззрению, неисполняющие своего слова сами же от этого и страдают, так как им никто ни в чем не доверяет: если работник не исполнит условие найма или должник не отдает в срок долг, то это быстро разносится по всей окрестности; такой крестьянин отовсюду слышит одно: "ты хоть крестись и божись, все едино тебе никто не поверит, потому как ты брехун и надуешь... вон Кузьму-то обманул". Так писали из Ростовского уезда. В ходу было множество пословиц о твердом слове: "Мое слово золото"; "Не давши слова крепись, а давши держись"; "Уговор дороже денег" и другие. Умение держать слово особенно проявлялось в сделках, которые крестьяне заключали между собой без письменных документов. Не случайно о договоре, заключенном на словах, говорили, что он заключен "на совесть". По договору - "ряду" - нужно было делать все беспрекословно. "Не исполнять данного слова, обещания крестьянами считается и за грех, и за стыд". Крестьянское понятие чести включало в себя также для мужчин -отсутствие оснований для оскорблений и умение ответить на незаслуженные поношения; для девушек - чистоту; для женщин - верность. Очень четко выступает из многочисленных и разнообразных источников XVIII-XIX веков решительное осуждение русским крестьянством добрачных связей. Если такое и случалось, то как исключение, и всегда и повсеместно встречало отрицательную оценку общественного мнения деревни. "Потеря девственности считается большим грехом", - написано в ответах на тенишевскую программу из Ростовского уезда. "Родители вообще весьма строго смотрят за тем, чтобы дело во взаимных отношениях молодежи не дошло до половой связи, так как это является позором не только для самой девушки, но и для родителей, воспитавших ее. Беременность девушки составляет уже для родителей крайнюю степень позора и бесчестия",- рассказывал наблюдатель из Пошехонского уезда. Девичью
честь крестьяне ценят высоко - так утверждал
корреспондент из Дорогобужского уезда
Смоленской губернии. Окружающие порицали
девушку, утратившую честь. О том же сообщал и
житель Жиздринского уезда Калужской губернии:
парни и девушки "не вступают в половую
связь". "Девичья честь ценится высоко",-
откликается на вопрос программы П. Каманин из
села Домнина Владимирской губернии. К девушке,
потерявшей невинность, относятся с
пренебрежением и "обходят выбором в
замужестве", - добавлял он. "Бесчестьем
для всякого крестьянина является отбытие им
телесного наказания или заключения в остроге. И
то, и другое кладет клеймо на всю жизнь человека...
Если такому наказанию подвергся парень - то Две черты
нравственного облика крестьянина - товарищеская
взаимопомощь в беде и выполнение взятых на себя
обязательств при любых обстоятельствах -
наиболее ярко проявлялись в артелях, уходивших
на промысел. Промыслы, особенно охотничьи,
нередко сопровождались смертельной опасностью -
от зверя, от голода или жажды, от мороза, от обвала
или срыва в пропасть в горах. И здесь вступал в
силу незыблемый принцип - выручить, не покинуть в
беде. Общественное мнение воспитывало верность
товарищу, резко осуждая всякого, кто нарушал эту
этическую норму. "Трусость покрыла бы вечным
стыдом, и никто бы не захотел делить таежной
жизни с подобным товарищем". Каждый сознавал,
что о поступке его станет известно в деревне по
возвращении с промысла, а на следующий сезон
снова, как каждый год, для участвующего в
промыслах крестьянина возникает вопрос о выборе
товарищей по артели, и определяющими качествами
будут честность и товарищеская надежность. Не в меньшей степени промыслы воспитывали смелость и находчивость. Многих поражало бесстрашие крестьян-звероловов, в частности, при охоте на медведей. Даже при совместной охоте нескольких человек возникали неожиданные ситуации, требовавшие единоборства со зверем. Нередко рогатина переламывалась от удара лапой, как хворостина, и нужны были недюжинная выдержка и быстрота реакции, чтобы действовать охотничьим ножом, примотанным обычно к руке ремнем. А. А. Черкасов, наблюдавший русских охотников Забайкалья в 60-х годах прошлого века, объяснял их удачливость прежде всего уверенностью в себе, в победе над зверем: "В самом деле, здесь исковерканных и обезображенных медведями охотников чрезвычайно мало, сравнительно с числом убиваемых медведей... С отважными удальцами этого не бывает - они всегда находчивы и, воспользовавшись каким-нибудь счастливым случаем, преловко отделываются от нападающих медведей". Человека, вернувшегося с опасного промысла, встречали в семье и в общине с почетом. Ф. П. Врангель описал по своим наблюдениям 20-х годов XIX века, как встречали в семьях русских крестьян Нижней Колымы хозяина после поездки на промысел: "После первых приветствий и благодарственной молитвы выставляется на стол все, что есть лучшего в запасе, и потом возвратившийся должен рассказать, какие преодолел он труды, каких избежал опасностей и т. д. С искренним участием все семейство слушает рассказчика, который старается скрыть малейшее обстоятельство, могущее дать невыгодное понятие об его твердости духа, решительности или смышлености, зная, что в противном случае он потеряет доброе о себе мнение" (выделено мной.- М. Г.). Словесные оскорбления, произнесенные на сходке, считались позорящими. Оскорбленный должен был непременно искать удовлетворения, "иначе над ним все будут смеяться". Он требовал доказательств. Если оскорбитель представлял удовлетворяющие сход доказательства, оскорбленный не имел права мстить. При попытке наброситься на оскорбителя его останавливали: "не трожь его, он правду баить". Если же доказательства признавались "темными", то есть не убеждали сходку, то оскорбленный имел право бить клеветника на людях - никто за него не заступался. Драки на сходках были запрещены обычаем. Крестьянское общественное мнение считало уместным драку на базаре или в кабаке. Крестьянин, затаивший обиду, старался заманить обидчика в кабак и там расправиться с ним кулачным боем. По сведениям из Орловского уезда, побитым в кабаке мог в этом случае оказаться и староста, или урядник, или старшина. Если пострадавший подавал жалобу общине, ему разъясняли на сходке: "Хорошие люди в кабак не ходят, там всякое бывает, там и чинов нет; на улице бы тебя никто не тронул". Тем самым община подчеркивала свою ответственность за поведение ее членов на улицах селения, но снимала с себя - до определенных границ - ответственность за поведение в кабаке. В решении вопросов, касающихся взаимоотношений односельчан, сходка стремилась привести дело к тому, чтобы виновный попросил у обиженного прощения. Крестьяне придавали этому большое значение. По сведениям из Валуйского уезда (Воронежская губерния), если сходка разбирала случай мелкой кражи, побоев или какой-либо другой обиды и виновный был уличен, то он должен был просить прощенья у стариков и особенно у обиженного. После этого на него накладывался штраф. "Испрошение прощения" у пострадавшего по специальному решению описано в 70-х годах XIX века по наблюдениям в Тамбовской губернии. Отсутствие чистосердечного раскаяния перед лицом "мира" существенно меняло решение сходки. В деревнях, прилегающих к селу Пречистому (Карашская волость Ростовского уезда Ярославской губернии), в материалах которого довольно подробно описана деятельность низовой общины, селенные сходы занимались иногда увещеванием некоторых своих однодеревенцев. По местному выражению, это называлось "улещением". Если мир считал, что поступки кого-либо запятнали или могут запятнать репутацию всего селения, но в то же время они не считались крестьянами преступлением, то прибегали к публичному увещеванию на сходе. Так делалось в случаях мелкой кражи у проезжих, пьянства и буйства, зазорного поведения девицы. В последнем случае улещали не самую девушку, а отца или мать, призывая их постеречь свою дочь и поучить. Вопросы, связанные с честью девушки, могли, по желанию обиженной, рассматриваться на сходке общины. В их числе были оскорбления действиями символического характера: вымазать дегтем ворота, поднять подол, подрезать косу. Повсеместно
у русских ворота, вымазанные дегтем, означали
позор для всей семьи и, прежде всего, для девушки,
которая жила в этом доме. После этого она
подвергалась насмешкам, презрению, оскорблениям.
Как правило, не могла выйти замуж. Но традиция
хранила и возможность защититься от напрасно
возведенного позорящего обвинения. Девушка
могла обратиться к старосте и просить его
собрать сходку, чтобы снять с себя позор, доказав
невинность. Не всякая оскорбленная напрасным обвинением девушка могла решиться выступить таким образом перед сходкой. Для парней, вознамерившихся вымазать дегтем чужие ворота, существовала и другая острастка: если хозяин дома подстерег человека, мажущего его ворота дегтем, он мог расправиться с ним жестоко - общественное мнение не осуждало. Оправданную общиной девушку охотно брал хороший, по местным представлениям, жених. Неоправданная долго не выходила на улицу от позора. Подобный вопрос ставился на сходке и в том случае, если парень публично заявлял свои права на девушку, с которой был близок, когда она оказывалась просватанной за другого. Оскорбление в этом случае совершалось публично, и потому оскорбитель всегда был налицо. Оскорбитель должен был доказать сходке, что сказал правду, и после этого обязательно жениться на оскорбленной им девушке. Та не смела отказать ему, подвергалась общему осмеянию и в течение года после замужества не должна была выходить в хоровод и на другие сборища. Последнее считалось наказанием за потерю чести в девичестве. Если же разбирательством устанавливалось, что оскорбитель оклеветал девушку, мир приговаривал его к большому штрафу и изгнанию из деревни на год, а родственники оскорбленной расправлялись с ним по-своему. По возвращении в свою деревню он еще в течение двух лет не допускался в хоровод. Для
замужней женщины на Орловщине оскорблением,
символизировавшим обвинение в измене, было
испачкать ей при всех рубашку сажей. При этом
говорилось: "Запачкала ты себя с таким-то своим
беззаконием!" Обвинитель должен был доказать
сходке обоснованность своего выпада. Если ему
удавалось это, обвиненная подвергалась
насмешкам. В течение года она не имела права
посещать соседей, даже просто входить к кому-либо
в дом. Честь ее была навсегда потеряна в глазах
общины.
|
|
