Ключ к пониманию истории Христовой Церкви и тесно связанного с ней новозаветного человечества дают слова Христовы о закваске, положенной в три меры муки, и о зерне горчичном, выросшем в дерево. По словам Апостола, Церковь есть Тело Христово, богочеловеческий организм, и, оставаясь неизменной и самотождественной в своей Божественной части, она подвергается изменениям в своей части тварной, человеческой. Поэтому в истории Церкви можно различить качественно разные эпохи, соответствующие росту, зрелости и старости ее человечества. Это ее славная духовно-цветущая юность, сменяющаяся совершенством мужества, долгий период постепенного ослабления и, наконец, ныне зримое бессилие, являющееся главным признаком близкого конца мiра.

Характерной чертой растущего организма является то, что он не укладывается в строгие формы, а постоянно увеличивается количественно, усиливается качественно. Периоду окончания роста и зрелости соответствуют установившиеся зафиксированные формы, поддержание сил на одном определенном уровне. Периоду дряхлости соответствует постепенное, но необратимое размывание и расползание того, что установилось ранее, неуклонное сползание вниз с того уровня, который поддерживался прежде.

В истории Церкви мы видим сначала благодатный рост обновленного во Христе человечества во всех областях: в богословии, в богослужении и в благочестии. Затем, когда был достигнут максимум возможного для тварного человеческого естества, в тех же областях усиливаются сдерживающие, ограничивающие начала, замедляющие сползание вниз с духовной высоты.

Нынешнее апостасийное богословие модернистов более всего вооружается против именно этих сдерживающих и ограничивающих начал. Не признавая предельного греховного повреждения современных людей, церковные либералы вопиют о "свободе творчества" этого падшего человека во всех областях церковной жизни, называют это апостасийное творчество патриотическим и евхаристическим "возрождением" и т. д. Не желая видеть знамений времени, модернисты апеллируют ко временам первохристианства, предрекают "новое излияние Духа", при котором-де «не нужен бандаж предыдущей эпохи византизма».

Для апостасийного богословия характерно также, если не явное отрицание, то постоянное умаление роли всего иерархически-упорядоченного, четкого и определенного, выработанного Церковью в течение многих веков. Это и понижение роли догматов вместе с неограниченной свободой богословских мнений, это и отрицание многих канонических установлении, проповедь необязательности богослужебного устава, образа церковного благочестия... Сюда же относится и отрицание государственного идеала Церкви - ее симфонии с православным Царем, и проповедь других идеалов: космополитизма, аполитичности, отделения Церкви от государства, демократичности внутрицерковного устройства и т. д.

2. Сдерживающие начала в церковной жизни

Для Своего творения Богом установлены определенная иерархичность и упорядоченность. Об иерархичности мipa учат многие свв. Отцы, особенно св. Дионисий Ареопагит (к авторству творений которого либералы относятся весьма критично, всегда сопровождая имя его приставкой "псевдо"): «Бог не есть Бог неустройства, но чина и мира». Во всем Его творении имеется определенный порядок, строй, лад. Тварь различна, и потому причастна Божеству в разной степени, в меру своего достоинства: одна причастна только бытия, другая - и жизни, третья - еще и разума. И среди самих ангельских сил, по свидетельству св. Дионисия, существует строгая иерархия соподчиненности. По образу Небесной иерархии установлена иерархия церковная.

Зло как раз и состоит в нарушении свободной разумной тварью Божественного порядка, богоустановленной иерархии. В этом смысле очень точно сказано, что "демократия", то есть нарушение Божественного порядка, имеет своим первообразом и источником ад, так как на Небе вечно пребывает установленное Богом Царство.

Одним из центральных пунктов православной догматики является учение о грехопадении человека, понимаемом прежде всего не в юридическом смысле "преступления и наказания", а в смысле глубокого повреждения человеческой природы. Нынешнее состояние человека является падшим, искаженным грехом, и имеет свойство постоянно развиваться в худшую сторону, усиливая это повреждение. С целью ограничения и сдерживания этого греховного развития Богом установлены для падшего человечества семья и государство. Смысл их существования прежде всего в ограничении разрушительной греховной воли человека, посредством как добровольного послушания, так и принудительного подчинения. Безбожный гуманизм именно потому искажает или даже совсем отрицает эти сдерживающие учреждения, что не признает состояние человека греховным, больным, нуждающимся в гипсовых повязках и шинах.

В истории Церкви можно проследить, как постепенно усиливаются ограничивающие, сдерживающие начала во всех областях: в богословии, в богослужении, в благочестии и в церковном управлении. Это не отрицает церковного творчества. Но истинное творчество в Церкви -и это надо подчеркнуть - всегда было уделом святых духоносных мужей, совлекшихся ветхого человека и стяжавших благодать Св. Духа. Всякое же творчество падшего человека неизбежно несло печать падения, было более или менее ложным и, соответственно, причиняло Церкви больший или меньший вред.

В области богословия Церковь в ранневизантийский период дошла в уяснении богооткровенной истины почти до предела возможного тварному человеческому естеству, отчеканила эту истину в богоприличных словах догматов, раскрыла их смысл, и наконец, закрепила в своем богопочитании. После этого оставалось только хранить эту истину, преуспевать каждому члену Церкви в ее личном осмыслении и отсекать всякие искажения. Этим и наполнен поздневизантийский и русский периоды истории Церкви, которые вовсе не являются "упадком", как утверждают модернисты.

В богослужении мы также видим вначале интенсивное развитие. В соответствии с правилом: закон молитвы определяется законом веры - богослужебный чин наполняется догматическим содержанием и закрепляется в таком виде. Лучше и совершеннее этого творчества духоносных Отцов уже ничего не придумаешь; последующим поколениям, сильно оскудевшим в стяжании благодати, остается только хранить этот богослужебный чин, точно и благоговейно его исполнять и лично из него вразумляться.

В области благочестия видно развитие свято-отеческого аскетического учения о духовной жизни, стоящего несравненно выше прежнего морализма тертуллиановского типа. Затем по мере оскудения духоносных наставников наступает период закрепления, систематизации и хранения этого учения, спасение лично каждого согласно этому учению. Ту же тенденцию мы видим и в самом укладе жизни всех народов, которые восприняли Православие. Сначала идет процесс углубления христианских начал и воцерковления быта; затем этот воцерковленный быт, охватывающий все стороны жизни христианина, служит ему величайшей помощью в деле спасения, сводя до минимума греховные соблазны и играя чрезвычайно полезную охранительную роль. Только те, кто никогда всерьез не занимался своим спасением, могли издеваться над воцерковленным византийским или русским бытом, создававшим человеку максимально благоприятные условия для спасения.

В этом смысле и всю христианскую культуру можно рассматривать как ограничивающую греховное развитие всех сил души: ума, чувства и воли. Это, собственно, признают и все гуманисты, обвиняющие византийскую культуру в том, что она тормозила развитие падшего человека, "накладывала оковы" на его мысль и нравы.

Конечно, нельзя забывать, что человек является свободной и разумной личностью и его стремления ко спасению не могут остановить никакие самые неблагоприятные внешние условия; равно как и самые благоприятные условия не могут подвигнуть ко спасению того, кто этого не желает. Но исторический опыт показывает, что людей с таким твердым произволением, непреклонным в течение всей жизни, очень и очень немного, а большинство весьма неустойчиво и очень сильно зависит в своем поведении от окружающей их среды. Именно поэтому благая воля Божия, желающая всем спастися и в разум истины прийти, в исторической жизни Церкви большую часть времени отвела под благоприятный период Православного Царства, охраняющего христианскую культуру и воцерковленный быт народа, то есть под условия, наиболее благоприятные для спасения.

Во внутрицерковном управлении преобладание сдерживающих начал выражается прежде всего в его регламентации и оформлении канонического права.

3. Внешняя ограда Церкви

Все вышеперечисленные установления являются внутренними церковными опорами и ограждениями. Но Промыслу Божию было угодно оградить Свою Церковь еще и внешней оградой, защищавшей само ее земное тело - церковный народ, и все ее устои. Это было православное Царство во главе с Царем, признающим веру Церкви своей верою, дающим догматическим определениям и канонам Церкви силу государственных законов, а от Церкви получающим благословение на свое Царское служение как особое служение Богу и Его Церкви. Православное Царство ограждало все стороны церковной жизни, а главное - охраняло своим мечом Церковь от внешних гонителей христианства.

Установление православного Царства посредством чудесного призвания ко Христу Императора Константина Великого воспринималось, несомненно, как Божественное, промыслительное действие всей тогдашнею Церковью и всей последствующей, прославившей первого христианского Императора в лике святых. Только нынешние модернисты не склонны обращать внимание на это чудо, а то и вовсе отрицают факт явления звездного Креста на Небе святому Царю и напутствие сим побеждать.

Церковь времен свв. Отцов отнюдь не была аполитичной в том смысле, какой вкладывают в это слово церковные либералы, то есть равнодушной к тому, признает ли наличная власть учение Церкви или воюет против него, ставит ли она своей целью содействие Церкви в деле спасения человеческих душ, или же она ставит прямо противоположные цели. Так, например, сразу же после Миланского эдикта Императора Константина, отменившего гонения на христиан, Арльский собор (314 г.) постановил отлучать от Церкви тех, которые будут дезертировать из войска Императора, воюющего с гонителями Церкви.

Св. Григорий Богослов свидетельствует, что во время краткого правления нечестивого Юлиана Отступника (361-363 гг.) вся Церковь молилась об избавлении от такой власти и о даровании ей православного Царя. По случаю смерти Юлиана и восшествия на престол благочестивого Царя Иовиниана св. Григорий пишет: «Призываю к духовному ликованию всех, кто постоянно пребывал в посте, сетовании и молитве, и днем и ночью просил избавления от обстоящих нас скорбей и надежное врачество от зол находил в непосрамляющем уповании... Какие запасы оружия, какие тьмы и полчища людей произвели бы то, что сделали наши молитвы и Божия воля?» (1-е и 2-е Слово против Юлиана). К сожалению, эта добрая традиция Церкви ныне совершенно забыта и заменена противоположной - поминать любые власти и воинства. Соответственным бывает и результат таких поминовений - по вере нашей будет нам.

А вот как приветствовали св. Константина Отцы Никейского (I Вселенского) Собора: «Благословен Бог, избравший тебя Царем земли, рукою твоей истребивший идолопоклонство и водворивший через тебя в сердцах верных мир... На сем веровании в Троицу утверждается, Государь, величие твоего благочестия. Сохрани его для нас целым и ненарушимым, дабы никто из еретиков, проникнув в Церковь, не подверг нашей веры поруганию... Повели, Государь, чтобы Арий, оставив свое заблуждение, не восставал против Апостольского учения, или, если он останется упорным в своем нечестии, изгони его из Православной Церкви, да не колеблет он своим нечестием душ слабых» («Деяния Вселенских Соборов», Казань. 1859, т. 1, с. 86).

Здесь ясно признается: а) Божественное избрание Царя Константина как внешнего защитника Церкви; б) его обязанность и право содействовать ей в сохранении правой веры; в) его правомочность в соответствии с соборным приговором изгонять из Церкви еретиков.

Роль ограждающего Церковь «епископа [надзирателя - греч.] внешних дел Церкви», как назвал свое служение сам св. Константин, - преемственно перешла к следующим христианским Государям. Вот как оценивал св. Григорий Богослов сына св. Константина - Царя Констанция, изображаемого либеральной историографией исключительно как покровителя ариан. Авторитет св. Григория и тот факт, что эти слова были сказаны им несколько лет спустя после смерти Констанция, избавляют от подозрения в какой-либо тенденциозности. Об этом упоминает и сам св. Григорий:

«Стыдно было бы не сказать правды о Констанции по переселении его из здешнего мiра, когда нет и места мысли, что мы льстим, когда слово наше свободно от всякого худого подозрения... Констанций, - продолжает св. Григорий, - сам возрастал с наследием Христовым и, постепенно утверждая оное, возрастил в такую силу, что стал чрез сие именитее всех прежних царей. Он очистил пределы царства от варваров и усмирил внутренних мятежников, на одних действовал убеждением, а на других оружием. Мышца Божия руководствовала его во всяком намерении и действии... Кому из знавших сколько-нибудь Констанция не известно, что он для благочестия, из любви к нам христианам, из желания нам всякого блага, не только готов был презреть честь всего своего рода или приращение царской власти, но за нашу безопасность, за наше спасение отдал бы и самую державу, целый мiр и свою душу, которая всякому всего дороже? Никто ни к чему не пылал такой пламенной любовью, с какой он заботился об умножении христиан и о том, чтобы возвести их на высокую степень силы и славы. Ни покорение народов, ни благоустройство общества, ни сан царя царей - ничто не радовало его столько, как одно то, чтобы мы через него, и он через нас прославлялись пред Богом и людьми, и чтобы наше господство пребыло неразрушимым. Кроме прочего, рассуждая истинно царски и выше многих, он ясно усматривал, что с успехами христиан возрастало могущество римлян, что с пришествием Христовым явилось у них самодержавие, никогда дотоле не достигавшее совершенного единоначалия».

Это намек на то, что Христос родился при кесаре Августе, первом самодержце всей империи, каковой факт получил и своеобразное литургическое отражение в службе Рождеству Христову. Здесь важно свидетельство св. Отца, что православное самодержавие своим установлением обязано именно благодатному руководству Церкви, а не «традиции восточного деспотизма», как утверждают модернисты.

Относительно покровительства Констанция арианам и притеснений им православных епископов св. Григорий пишет: «Если же и оскорбил он нас несколько, то оскорбил не из презрения, не с намерением обидеть, не из предпочтения нам других, но желая, чтобы все были едины, хранили единомыслие, не рассекались и не разделялись расколами. Но простота неосторожна; человеколюбие не без слабостей, и кто далек от зла, тот всего менее подозревает зло. Посему не предвидел он будущего, не проник притворства, - и нечестие вкралось постепенно» («Творения». СПб. 1912, т. 1).

Главный вывод из этого тот, что и погрешности Констанция, как и других христианских Царей, не упраздняли значения царской власти как удерживающей мировое зло, как ограждающей Церковь. Ереси и беспорядки в церковной жизни были внутрицерковными болезнями, порождаемыми прежде всего недостойными пастырями. Доказательством этого служит отпадение в свое время большинства епископата в арианство, монофелитство, иконоборчество. Цари не придумывали ересей, а лишь увлекались иногда ими как наличным явлением церковной жизни, и случалось это чаще всего по той причине, которую выше указал нам св. Григорий: они желали церковного мира и единства больше всего, а потому часто шли за большинством епископата. Важно отметить, что почти во всех подобных случаях Цари увлекались еще не осужденными ересями, в то время, когда Церковь еще не высказала окончательно своего догматического вероопределения.

Цари же собирали и все Вселенские и множество поместных Соборов, обеспечивали их проведение и давали их решениям силу государственных законов. Без христианской государственной власти невозможно было бы собрать и провести Вселенский Собор. Вмешательство Царей в церковное управление, хотя и не всегда бывало удачным, но никогда в принципе не отвергалось церковным сознанием, впоследствии было закреплено и в византийском, и в русском законодательстве. Обосновывая это, преп. Исидор Пелусиот в середине V века писал:

«Нынешние архиереи, делая не одно и то же с прежними, и получают не одно и то же; противное же им предприемля и сами испытывают противное. Удивительно было бы, если бы, не делая ничего подобного предкам, они пользовались бы тою же с ними честью. При тех и цари, впадши в грех, уцеломудривались, а при нынешних не бывает сего и с мiрянами. Древле священство и царскую власть исправляло, когда та погрешала, а ныне ждет от нее вразумлений; не потому, что утратило собственное достоинство, но потому, что вверено оно тем, кои не подобны бывшим при наших предках. Прежде, когда священством были увенчаны жившие жизнью евангельскою и апостольскою, священство по праву было страшно для царской власти; а ныне царская власть страшна священству, лучше же сказать не священству, но тем, которые по-видимому священствуют, а своими поступками оскорбляют священство. Почему, кажется мне и царская власть справедливо делает, когда, признавая само священство Божественным, наказывает оскорбляющих его и пользующихся им недолжно» («Творения», М. 1860. Т. 3, с. 400, 410).

Усиление сдерживающих начал в церковной жизни, одним из проявлений которого служило вмешательство в церковное управление православных Царей, было следствием ослабления благочестия не только церковных пастырей "(о чем говорит преп. Исидор), но и всего I церковного народа. Именно с этим и была связана так называемая '"клерикализация" Церкви, то есть отстранение народа от выбора кандидатов в епископы и предоставление этого права только епископам данной области. Царю же предоставлялось право выбора Патриарха из трех представленных ему кандидатов. Эти и подобные им "ограждающие" решения Церковь приняла в результате горького опыта, когда массы малоцерковного народа, руководимые своими страстями и подстрекаемые злонамеренными людьми, во время выборов своих архипастырей разделялись на партии и производили беспорядки.

Относительно права православного Царя выбирать Патриарха и замещать епископские кафедры А.С. Хомяков писал: «Народ передал Царю всю власть, какою был облечен сам во всех ее видах. Государь стал главою народа в делах церковных, так же как и в делах гражданского управления. Народ не мог передать своему Государю прав, каких не имел сам. Он имел изначала голос в избрании своих епископов, и этот голос он мог передать своему Царю. Он имел право, или точнее обязанность блюсти, чтобы решения его пастырей и их соборов приводились в исполнение - это право он мог доверить своему избраннику и его преемникам. Он имел право отстаивать свою веру против всякого неприязненного на нее нападения, - это право он также мог передать своему Государю. Но народ церковный не имел никакой власти в вопросах догматического учения, общецерковного благочестия, - а потому и не мог передать такой власти своему Царю» («Сущность западного христианства», Монреаль, 1974).

Таким образом из всех областей церковной жизни «епископу внешних дел Церкви» были предоставлены определенные права только в одной, не самой важной - в области церковного управления. Эти права вытекали из обязанности Царя ограждать Церковь. Священство же «пребывало в молитве и служении слова», оставив за собой важнейшее - богословие, богослужение и благочестие. И права, предоставленные Церковью православному Царю, основывались не только на том, что он представлял народ в делах церковных, но и на том, что он давал Церкви обет верности в хранении ее веры, а сам получал от нее благодатное посвящение в таинстве Мiропомазания на Царство.

Те поместные Церкви, которые остались без ограды православного Царства, продержались очень недолго, и либо исчезли под ударами гонителей, как например, Карфагенская Церковь, Церкви Малой Азии и Ближнего Востока, либо были поглощены ересью, как например, персидская - несторианством, армянская и сирийская - монофизитством и т. д. Оказавшиеся под властью магометан остатки Александрийского, Антиохийского, Иерусалимского Патриархатов сначала держались исключительно поддержкой православной Византии, откуда к ним присылали пастырей и все необходимое для Церкви, а после падения Константинополя - поддержкой Русского Царства, которое служило гарантом существования христиан в мусульманском мiре. Трудно представить, что осталось бы от восточных Церквей, если бы не постоянная военная, дипломатическая, материальная и иная помощь России.

В подобном же положении оказалась и западно-русская Церковь в пределах Польши. Никакие магнаты "спонсоры", даже такие покровители, как князья Острожские, не могли собой заменить ограждающей власти православного самодержца. Несмотря на героическую борьбу церковного народа, объединенного в братства, Православие в западной Руси неуклонно таяло, и к моменту присоединения этого края к России в конце XVIII века в основном было поглощено унией. Вновь возродилось оно только под державой Российских Императоров.

Поэтому, сколько бы ни кричали либералы, что Церковь может существовать при любой власти, история убедительно их опровергает. Да, Церковь может какое-то время жить и в условиях гонений, как может еще оставаться в живых какое-то время умирающий человек. Но как последний желает избавления от своей болезни, так и Церковь всегда желала такого устроения, когда спасающихся будут стада, а не единицы, - а этого можно достичь, только будучи огражденной властью "Удерживающего".

4. Симфония

Либеральные историки Церкви, полностью игнорируя роль "Удерживающего", которую играло православное Царство, сосредоточивают все внимание на симфонии Царства и священства, провозглашенной в 6-й новелле св. Императора Юстиниана, и злорадно повествуют о многочисленных нарушениях этой симфонии в византийской и русской истории. Симфонию они изображают достаточно узко, только в виде отношений Царя с епископатом или даже с одним Патриархом.

На самом же деле симфония Царства и Церкви понималась Церковью достаточно широко и глубоко. Эта симфония распространялась в Византии и России не только на область церковного управления, но и на все остальные области церковно-государственной жизни. Вера Церкви была верой Империи, догматические вопросы заслоняли в народном сознании политические и имели государственное значение; каноническое право Церкви имело силу государственного законодательства; православный календарь и церковное благочестие определяли порядок и ритм жизни православного Царства. Сердцем Империи, по словам Юстиниана, был Константинопольский храм св. Софии.

Симфоничность в церковном управлении только начиналась на уровне Царя и Патриарха, а продолжалась на уровне епископа и епарха (также получавшего церковное благословение на свое служение) и завершалась на уровне приходского попа и его ктитора. При такой глубокой и всесторонней воцерковленности жизни православного Царства, симфоничности всех уровней церковно-государственной пирамиды, нарушения симфонии на самом верхнем уровне были, хотя и досадны, но не особенно опасны. Главным все-таки оставалось служение "Удерживающего", которое выполнял православный Царь в симфонии со всей Церковью, а не только лично с Патриархом. Решающим являлось личное самосознание Царя и основанная на нем деятельность.

Так, Юстиниан всецело осознавал себя христианским Государем и всю жизнь стремился к тому, чтобы весь мiр стал христианским. Симфония с Патриархом была желательной как удобное средство для этого, но не являлась самоцелью. Во времена самого Юстиниана в Империю входило пять Патриархатов, в том числе и Римский, и не со всеми лично Патриархами складывались у Императора "симфонические" отношения (как, например, с папой Вигилием, не желавшим принимать решения V Вселенского Собора). Но симфония со всей Церковью была, и доказательством этого служат и V Вселенский Собор, собранный усилиями Юстиниана и принявший представленные им догматические определения против ересей; и множество святых, просиявших в его царствование и относившихся к нему вполне "симфонически" (например, преп. Савва Освященный); и общий расцвет христианской культуры.

Не следует забывать, что и самый институт патриаршества сложился уже после того, как Промыслом Божиим возникло вокруг Церкви православное Царство. Патриархи появились после Царей (в середине V века), полтора столетия спустя после Константина. Константинопольские Патриархи являлись именно первыми епископами при Царе. В отличие от них, римские Папы отвергли православных Царей как "Удерживающих" и этим открыли путь ко всемiрному отступлению.

Процесс апостасии, постепенный, но необратимый, растянутый в веках, начался отпадением Рима от Вселенской Церкви. Но собственно церковному отрыву предшествовало отвержение Папами православного Императора Византии, коронование ими альтернативных франкских императоров, начиная с Карла Великого (коронованного папой Львом III в 800 г.). Созданию римской "антицеркви", направленной главным образом против Церкви Православной, предшествовало создание "антиимперии" для борьбы с ограждающей Православную Церковь Империей Византийской.

И в других православных странах (Русь и Болгария) Господь сначала воздвигал православных Государей и потом уже на огражденном ими месте насаждал Свою Церковь. Патриаршество появляется на Руси поздно, когда после падения Византии к Москве переходит значение Третьего Рима, а к Московскому Царю - значение "Удерживающего", ранее принадлежавшее византийскому Императору. Московское патриаршество возникает по почину Царя и при Царе для лучшего обеспечения этого служения.

То, что сохранение формального патриаршества в отсутствие Царя-"Удерживающего" может быть бессмысленным, видно уже из истории восточных Церквей в период турецкого ига. Константинопольский Патриарх был сохранен врагами христианства - магометанами в качестве "ответственного" за всех христиан турецкой империи, или "первого епископа при султане". Централизованное патриаршее управление позволяло гонителям Церкви держать под контролем всю церковную жизнь и постоянно ее душить. В XX веке еще меньше пользы принесло такое патриаршество Русской Церкви, а также Церквам балканских стран. Сразу же взятое под контроль антихристианской властью, оно в их руках стало использоваться для разложения Церкви изнутри.

5. Удержание или соборность?

Возвращаясь к истории Русской Церкви XX века, мы видим, как большинство иерархов и церковной общественности, отравленное ядом различных либеральных учений, совершенно не понимало значения Царя как "Удерживающего". Вся энергия этих людей была направлена на борьбу за «отделение Церкви от государства», за «восстановление соборности и патриаршества», а то и прямо на борьбу против самодержавия. Бездумно повторялся лозунг итальянского масона Кавура: «Свободная Церковь в свободном государстве». Как в Италии этот лозунг использовался масонами против Римской церкви, так и в России он немало послужил разрушению вокруг Церкви внешней ограды и преданию ее на расхищен ие врагам.

Недооценивали значение "Удерживающего" и те иерархи, которые, будучи свободны от крайностей либерализма, держались за идеи славянофилов. Источник заблуждений славянофилов лежал в области догматики и состоял в том, что они, не преодолев до конца влияния "просвещения" XVIII века и особенно идей Руссо, не понимали греховного повреждения человека, верили в добро падшего естества, видели зло в основном во внешней среде. Отсюда их идеализация простонародья и сельской общины как единственной хранительницы веры и устоев народной жизни. Преувеличивая природную стойкость народа в борьбе, славянофилы соответственно приуменьшали значение охранительных учреждений и прежде всего Царской власти.

С этой идеализацией натурального падшего человека у славянофилов соединялось и нечувствие настоящего исторического момента, невидение близкой апокалипсической перспективы. Весь пафос славянофильства в "соборности", в "земстве", в "народном характере монархии", а не в ее служении "Удерживающего". Византия, в которой не было ни Земских Соборов, ни земского самоуправления, вызывала у них лишь раздражение и использовалась ими для оттенения свободной "славянской стихии". Русский Царь для славянофилов прежде всего "народный царь", а не Царь Третьего Рима. По свидетельству Константина Леонтьева, еще сам Государь Николай Павлович заметил, что из-под русского кафтана славянофилов торчат панталоны самой пошлой европейской демократии и либерализма (К. Леонтьев, «Славянофильство теории и славянофильство жизни»).

В справедливой критике славянофилами петровских реформ акцент был также сделан на разрушении уклада народной жизни, на отмене соборности и патриаршества. Главное же зло "петровщины" было не в этом, а в перемене государственного идеала: вместо Святой Руси как последнего оплота православной веры - Великая Россия, стремящаяся исключительно к земному могуществу и преуспеянию.

Но служение "Удерживающего", хотя и подорванное, русская царская власть сохранила и после Петра - и это надо подчеркнуть. Сохранила потому, что ни народ, ни Церковь от самого идеала православного Царства не отказывались и, как отмечал даже В. Ключевский, продолжали считать законом то, что соответствовало этому идеалу, а не петровские указы. Поэтому и в период вдовства царского Престола из-за отсутствия законного Царя-Помазанника во времена "бабьего царства" (XVIII в.), значение царской власти как "Удерживающего" не было целиком утрачено. Даже немец русской службы Миних с удивлением отмечал, что «Россия - единственное государство, которое непосредственно управляется Богом». В силу этого оказалось возможным, хотя и с немалым трудом, восстановить к концу XVIII в. законного Царя-Помазанника с православным самосознанием в лице Императора Павла Петровича и его потомства.

Некоторые противопоставляли взглядам славянофилов взгляды "официальных охранителей": Шишкова, Аракчеева, Победоносцева, Каткова и, находя ошибки у последних, делали вывод о справедливости первых. Но, думается, эта дилемма ложна. И Шишков и Победоносцев не были "назначены" выразителями церковной истины в последней инстанции, но были поставлены «государевыми служилыми людьми» и своей верной службой православному Царю принесли Российскому государству больше пользы, чем славянофилы своей общественно-литературной деятельностью.

Co взглядами же славянофилов стоит сопоставить взгляды святых Русской Церкви того времени: свтт. Филарета Московского, Игнатия (Брянчанинова), Феофана Затворника, св. прав. Иоанна Кронштадтского. Все они очень хорошо знали греховное повреждение человека вообще и своего народа в частности, трезво оценивали состояние самой Церкви, из наблюдаемой картины отступления чувствовали приближение конца и ясно прозирали близкую апокалипсическую катастрофу.

Свт. Игнатий, ровесник первых славянофилов, писал в 1840-х годах: «Наше духовенство чрезвычайно легко поддается любым ложным мнениям не только неправославных, но даже неверующих философов и мистиков. Духовная школа, особенно академия, а также духовные журналы совершенно поражены лжеучениями Запада. Белое духовенство в огромном большинстве сдерживается в лицемерном православии только боязнью народа, еще держащегося за веру предков. У нас осталась только кое-какая внешность от Православия, но это мертвое тело без жизни. Россия находится накануне взрыва безбожного либерализма» (цит. по: Г. Флоровский. «Пути русского богословия», Париж, 1937).

Позже он писал: «Здание Церкви, колеблемое давно, может поколебаться внезапно и сильно. Некому остановить падение. Сосуды Духа иссякли окончательно. Страшно подумать, кому вверено настоятельство над душами». Ему вторит свт. Феофан: «Того и гляди, вера наша совсем испарится - епископы и попы всюду спят. Через поколение, много через два, иссякнет наше Православие».

Посему эти свв. Отцы, признавая главным не внешние реформы, а аскетическое возрождение человека, не увлекались планами восстановления соборности, а предпочитали охранительные учреждения, как более соответствующие наличному состоянию Церкви. Свт. Игнатий особо подчеркивал, что только духоносные мужи могут принести Церкви пользу, а реформы людей самообольщенных, пропитанных лжеучениями, принесут ей смертельный вред.

(Это наставление чрезвычайно важно и для нашего времени. Если даже под ограждением Царского скипетра нечто доброе в Церкви могли сделать только люди Духа, то тем более ныне, когда враждебный Христу мiр проникает в Церковь свободно, возвратить утраченную силу Церкви могут только духоносные вожди. В условиях православного Царства Церкви можно какое-то время не иметь пророков и харизматиков вроде Василия или Златоуста, сама внешняя ограда помогает Церкви расти и держаться. Но в безгосударное время даже искренняя верность догматам и канонам, церковное управление по всем правилам - сами собою решительно недостаточны. Даже в таком благоприятном случае Церковь обречена на постепенное таяние, более или менее быстрое.)

Выступая в 1860-е годы против восстановления соборности и патриаршества, митрополит Филарет отмечал, что «повреждения, накопившиеся в Церкви, превосходят все силы исправителей», что «про соборы нашим епископам известно лишь из книг, а не из жизни». Этот святитель более всех других подчеркивал охранительное значение власти православного Царя и всю свою церковно-государственную деятельность направлял на укрепление этой власти, а не на ее ослабление посредством либеральной псевдособорности.

Свт. Феофан, ссылаясь на св. Златоуста и блаж. Феофилакта Болгарского, так объяснял слова апостола Павла об "Удерживающем" пришествие антихриста (2 Сол., гл. 2): «Древние толковники Св. Писания удерживающим явление антихриста считали и римское Царство. В наше время можно разуметь под этим Царскую власть. Царская власть, имея в своих руках способ удерживать движения народные и держась сама начал христианских, не попустит народу уклониться от них, будет сдерживать его. А так как антихрист главным делом своим будет иметь отвлечение всех от Христа, то он и не явится, пока будет в силе царская власть. Она не даст ему развернуться и помешает ему действовать в его духе. Вот это и есть удерживающее. Когда же всюду заведут самоуправство, республики, демократию, - тогда антихристу откроется простор для действования. Сатане нетрудно будет подготовлять голоса в пользу отречения от Христа, как это показал опыт французской революции прошедшего и нынешнего столетия. Некому будет сказать "вето" властное; смиренного же заявления веры и слушать не станут. Вот когда заведутся такие порядки, благоприятствующие раскрытию антихристовых стремлений, тогда и явится антихрист. До того же времени подождет, удержится».

Уже XIX век представил два ярких примера того, к чему приводят Церковь, не имеющую ограды в виде православного Царя, "соборность" и "симфоничность" с либерально-демократической общественностью. В 1820-х годах демобщественность новообразованного греческого государства увлекла архиереев Эллады в раскол от Константинопольского Патриарха. Затем аналогичную схизму в 1860-х годах спровоцировала демобщественность болгарская, не только толкнув болгарских архиереев на конфликт с Константинопольским Патриархом, но и попытавшись (правда, безуспешно) втянуть в него Русскую Церковь.

6. Либеральная лжесоборность как признак церковной апостасии

К сожалению, эти горькие уроки прошлого, равно как и заветы свв. Отцов, усвоили себе весьма немногие пастыри Русской Церкви начала XX века. Большинство желало «шагать в ногу со временем» или просто плыть по течению. В отличие от традиции свв. Отцов, обращающих главное внимание на своего внутреннего человека, на аскетический путь ко спасению, церковные преобразователи свое внимание всецело сосредоточили на внешних церковно-политических мероприятиях, осуществляемых к тому же в разрушительном либеральном духе. Церковные либералы начала века домогались отмены ограничений во всех областях: в догматике - отвергая авторитет свв. Отцов и провозглашая неограниченную свободу мнений; в богослужении - ревизируя церковный устав; в области церковного права - отвергая многие "обременительные" для жизни духовенства и мiрян каноны, вплоть до отмены их впоследствии "явочным порядком".

Именно на этом фоне разгула апостасийных настроений в церковной среде, на фоне уже начавшейся революции 1905 г., и был поставлен вопрос о созыве церковного Собора и восстановлении патриаршества. Повторялась та же картина, что и в случаях созыва Государственной Думы и восстановления земского самоуправления: старые формы русской жизни наполнялись новым революционным содержанием и играли уже совершенно противоположную роль. Если в Московской Руси, в эпоху крепко воцерковленного народа и Земские Соборы, и земское самоуправление являлись опорами православному самодержавию, то в условиях всеобщего отступления от веры и нарастания революции подобные учреждения - Госдума и земства - сыграли роль мин, заложенных под самодержавие и взорванных в феврале 1917 года.

Подобная ситуация повторилась и в церковной области. Церковные и околоцерковные либералы домогались восстановления соборности с прямой целью - отделения Церкви от государства. Восстановление патриаршества тоже мыслилось ими не для укрепления Царя в его служении "Удерживающего", а для его ослабления. Патриарх был нужен церковным либералам не в качестве «первого епископа при Царе», как было прежде в Византии и Москве, а в качестве некоего противовеса Царю, некоей «точки приложения левых сил» в их борьбе с Царем. Очевидно, что Патриарх, поставленный этими силами, контролируемый демобщественностью и демпрессой, должен был оказаться в полной от них зависимости.

Поэтому, когда в 1905 г. Государь (по свидетельству С. Нилуса) спросил членов Синода, каких кандидатов в Патриархи они наметили, чтобы согласно византийскому законодательству самому выбрать из трех одного, ему не ответили ничего. Прекрасно понимая, что в обстановке господства апостасийных настроений чаемый Собор будет так же похож на подлинно церковный, как и Госдума на Земский Собор времен первых Романовых, что это будет лишь церковно задрапированное либерально-демократическое сборище, - Государь такому собору собраться не разрешил.

Либеральные историки Церкви считают это действие Государя его роковой ошибкой или даже его главным грехом. Врагами Церкви они изображают всякого рода "охранителей" и особенно обер-прокуратуру. Но не так считали наши духоносные Отцы XIX столетия. От них мы не слышим жалоб на охранительные церковно-государственные учреждения. Первоначально вредные для Церкви при их установлении Петром, эти учреждения к началу века играли более положительную, нежели отрицательную роль. По свидетельству товарища оберпрокурора кн. Жевахова, обер-прокуратура, занимаясь преимущественно делами церковного управления и хозяйственными вопросами, избавляя от них самих пастырей, не мешала тем, кто хотел молиться и спасаться. Мешала она тем, кто был всецело обмiрщен, пропитан либерализмом и поглощен заботами о земном преуспевании. Ибо, как учит апостол, «начальник страшен делающим не добрые дела, но злые... Если делаешь зло, бойся, ибо он не напрасно носит меч» (Рим. 13, 3-4).

Но и просто непредвзятому церковному человеку очевидно, что позором Русской Церкви того времени были вовсе не оберпрокуроры, а церковные революционеры вроде Георгия Гапона, Григория Петрова, Илиодора Труфанова или тех двадцати попов-эсеров, депутатов 2-й Госдумы, которые, прикрываясь рясой, вели революционную пропаганду, распространяли грязную клевету на Царя и призывали к его свержению - и одновременно с этим попирали обеты монашества и священства, вели блудную жизнь. Позором Церкви были и те, которые, хотя и не дошли до такого падения, но в то же время, когда все силы ада обрушились на последнее православное Царство, на своих собраниях пытались узаконить себе легкую жизнь, отменяя канонические постановления Церкви относительно поведения духовенства.

Под знаком единодушного отвержения православного самодержавия и принятия Февральской революции прошел и церковный Собор 1917-1918 гг. Это был первый в истории Церкви Собор, одобривший падение православного Царства и тем самым нарушивший свою преемственность с учением Церкви о государственности. Но соблюсти полную аполитичность и «отделенность Церкви от государства» не удалось и здесь. Собор проходил в условиях запрета со стороны власти «монархической пропаганды» под угрозой смертной казни. Вместо православного Царя открывал Собор и первоначально на нем председательствовал обер-прокурор масонского Временного правительства. Не получилось и «полноты церковного представительства». Иерархи, сохранившие верность православной монархии, - такие, как например, митрополит Макарий Невский - не были допущены на Собор. Зато в числе членов Собора было не только много представителей партий кадетов и эсеров, но и явные масоны, как например, бывший (первый) обер-прокурор Временного правительства В.Н. Львов.

Не случайно этот Собор в течение десяти месяцев ни слова не сказал в защиту заключенного Государя. Этим молчанием он придал смелости его палачам. Никак не прореагировал этот Собор и на цареубийство: было только личное выступление Патриарха Тихона, но и в нем отмечалось лишь убийство бывшего Государя, а не ритуально-мистическое уничтожение Помазанника Божия - лица Богом освященного.

Главным в деятельности Собора 1917-1918 гг. было то, что он узаконил слом внешней ограды Церкви и вступил в сотрудничество с теми, кто эту ограду сломал, а также разрушил и некоторые внутренние ограждения: ослабил церковную дисциплину, узаконив полную свободу политической ориентации и деятельности, и кроме того, реабилитировал церковных революционеров типа Григория Петрова. Всем этим он обрек Русскую Церковь на разгром, предоставив ее врагам наилучшие условия для ее расчленения и уничтожения по частям.

То, что этот Собор (не разогнанный даже большевиками, открыто объявившими уже красный террор) не выражал голоса всей полноты Русской Церкви, доказывают решения двух других Соборов того времени: Карловацкого 1921 г. и Владивостокского 1922 года.

На Карловацком Соборе, наконец, вспомнили и о благословении преп. Сергием христианского Государя Димитрия Донского на битву с врагами Церкви и отечества, и о борьбе за Православное Царство свт. Ермогена Московского. Поднимался вопрос и о "грехе февраля", но из-за личной причастности к нему некоторых видных деятелей Собора, вопрос был оставлен без детального рассмотрения. Дальнейшего официального развития положения этого Собора в церковной жизни не получили, в связи с начавшимися расколами как в Зарубежной Церкви, так и в монархическом движении. Но вопрос о восстановлении православного Царства в России был поставлен, и зарубежная мысль детально его разобрала в трудах сначала кн. Н.Д. Жевахова и прот. Вл. Востокова, а затем более глубоко - в трудах архиепископа Серафима (Соболева), проф. М.В. Зызыкина, архимандрита Константина Зайцева, В.Н. Воейкова, Н.П. Кусакова.

Владивостокский Земско-церковный Собор, ныне почти забытый, высказался еще более определенно, признав единственно законной властью в России православное самодержавие.

В наши дни необходимо наконец понять, что не только "сергианское", но и "профевральское" наследие является тяжким греховным грузом, держащим Церковь в плену чуждых политических сил. "Профевральский" курс помог врагам Церкви ее обмануть, расколоть и пленить, а потому должен быть отвергнут.

Возвратить благоволение Божие можно не иначе, как покаявшись в том грехе, из-за которого это благоволение утрачено, - учат свв. Отцы. Поэтому правый путь церковный ныне видится в общих чертах таким:

- покаяние в "грехе Февраля", подчинившем Церковь революционерам, а не только в грехе "сергианства", подчинившем Церковь явным богоборцам;

- вместо лукавой проповеди "аполитичности" и демократической "свободы политического курса" - совместное исповедание учения Церкви о государственности и молитва о даровании Церкви внешней ограды;

- осознание необходимости для любого благого преобразования в Церкви (преодоления расколов и ложных увлечений, должного ответа на вызов и искушения века сего и т. д.) - подлинного духоносного руководства Церковью, которое могут осуществить не просто благочестивые мудрые пастыри, но люди особого пророческого духа, о даровании которых необходимо всецерковно молиться.

На таком пути есть надежда получить милость и помощь Божию, без которой одни потуги человеческие всегда останутся бессильными.

Иеромонах Дионисий, Ноябрь 1992 г.
(Ранее статья распространялась за подписью
А. Тускарев)

© http://www.apocalypse.orthodoxy.ru/