|
|
Проф. М. В. Зызыкин Император Николай I и военный заговор 14 декабря 1825 года Часть II
Часть II. Личность Имп. Николая I. Его воспитание
Детский период жизни Николая Павловича (1802-1809 гг.) любопытен в том отношении, что в течение этого времени проявились задатки черт характера и наклонностей, составлявших впоследствии отличительные черты Имп. Николая. Настойчивость, стремление повелевать, сердечная доброта, страсть ко всему военному, особенная любовь к строительному инженерному искусству, дух товарищества, выразившийся в позднейшее время, уже по воцарении, в непоколебимой верности союзам, несмотря на вероломство союзников - все это сказывалось уже в раннем детстве и, конечно, подчас в самых ничтожных мелочах. Дух товарищества развивался в Николае Павловиче под влиянием совместного воспитания с его младшим братом Михаилом Павловичем. Оба брата нежно любили друг друга. Если находившиеся при них воспитатели выказывали свое недовольство одним из них, то другой сожалел того и играл без всякого удовольствия. Если один был болен, то другой никуда не хотел идти, хотя бы даже и к Императрице Марии Федоровне, где им всегда бывало очень весело. Однажды, во время своего пребывания у Императрицы, младший провинился в чем-то перед матерью и когда они вернулись на свою половину, Вел. Кн. Николай рассказывал дежурному воспитателю, что у него все время были слезы на глазах от страха за брата, который мог рассердить Императрицу своим упрямством, но что, слава Богу, она ему простила. Удивительно, что вопреки стараниям, которые прилагались по воле Императрицы, чтобы предохранить Великого Князя от увлечений военной службой, - страсть ко всему военному проявлялась и развивалась в нем тем не менее с неодолимой силой; она особенно сказывалась в характере его игр. Явилось еще другое зло: великие князья вообразили, что грубость обращения неразлучны с военным званием и потому, по отзывам воспитателей, часто забываются и думают, что нужно быть грубым, когда они представляют военных. Последствием такого заблуждения было то, что и вне военных игр манеры и обращение Николая Павловича сделались вообще грубыми, заносчивыми, самонадеянными. Обыкновенно весьма серьезный, необщительный и задумчивый и очень застенчивый мальчик Николай Павлович точно перерождался во время игр. Дремавшие в нем дурные задатки проявлялись тогда в нем с неудержимой силой. Игры Великих Князей редко бывали миролюбивы, почти каждый день они оканчивались ссорой или дракой, несмотря на то, что он очень любил своих товарищей по играм, а младшего брата любил страстно. Характерной чертою его детства является постоянное стремление принимать на себя первую роль, представлять Императора, начальствовать и командовать. В рапортах воспитателей указывается на трудность для Великого Князя сосредоточиваться на одном предмете. Прилежание его крайне непродолжительно. С шестилетнего возраста начались занятия танцами, причем оба Великих Князя чувствовали необычайное отвращение к ним; но потом сильно пристрастились к ним, так что через год танцевали балет, сочиненный Вел. Княжной Анной Павловной. К музыке они чувствовали меньше склонности и предпочитали ей барабаны. В то же время, Николай Павлович обнаружил особенную любовь к пению церковных певчих, трогавшему его до слез; эта любовь сохранялась всю его жизнь. Впоследствии, будучи уже Императором, он часто пел с певчими; знал наизусть все церковные службы, Сам показывал певчим условными знаками какой номер Херувимской Бортнянского петь. Вообще, он был глубоко религиозен и называл свое религиозное образование очень скудным, выражавшимся в изучении молитвы "Отче наш" и употреблении крестного знамения во время службы. В 1801 г., когда ему исполнилось 6 лет, его стали учить русской азбуке и французскому языку, а с 8-ми летнего возраста и немецкому. Его обучали разным наукам, но наибольший вкус он имел к рисованию и к наукам математическим. Впоследствии он говорил: "На лекциях наших преподавателей мы или дремали, или рисовали их же карикатуры, а потом к экзаменам выучивали кое-что, в долбежку, без плода и пользы для будущего". За недостаток внимания Вел. Князю приходилось получать от гр. Ламздорфа, который был приставлен к нему воспитателем еще от Павла Петровича, постоянные палочные удары, чем можно объяснить позднейшие строгости Имп. Николая для всех школ. С течением времени, по мере того, как выяснялась будущность которая могла ожидать Николая Павловича, ввиду бездетности Имп. Александра, Императрице Марии Федоровне приходилось убеждаться в невозможности отстранять Вел. Князя от занятий военными науками. Этому способствовали обстоятельства того времени, а именно, непрерывные войны Наполеона в Европе. Словом признано было необходимым пригласить специальных профессоров для преподавания военных наук в возможно большей полноте; с 1809 г. Вел. Князь вступил в отроческий возраст, прежние игры были прекращены, прежний курс, названный бар. Корфом гимназическим, был заменен чем-то вроде университетского. По первоначальному плану Императрицы, занятия Великого Князя должны были продолжаться до 17-летнего возраста, т. е. до 1813 г., ибо Мария Федоровна желала продержать Великого Князя за книгами возможно дольше, чтобы заглушить в нем задатки, которые не могли ей нравиться в нем. Беспрерывные войны, завершившиеся, наконец, 1812 годом, были сильнее всяких рассуждений и умозрительных заключений и способствовали развитию страсти Николая Павловича ко всему военному; ему исполнилось 16 лет - он рвался на войну и встретил отказ со стороны Императрицы Матери. Когда он пожаловался Императрице Марии Федоровне на свое бездействие, в то время, когда отечество в опасности, он получил ответ: "Вас берегут для других случайностей". Тогда он обратился с письмом к Имп. Александру, умоляя его о разрешении отправиться в армию. Имп. Александр призвал его к себе и старался утешить его, сказав ему с грустным и серьезным видом, что время, когда ему придется стать на первую ступень, быть может наступит раньше, чем можно предвидеть его. "Пока же, Вам предстоит выполнять другие обязанности; довершите Ваше воспитание; сделайтесь насколько возможно достойным того положения, которое займете со временем. Это будет такою службою нашему дорогому отечеству, какую должен нести наследник престола". Эти загадочные слова Государя, по-видимому, произвели сильное впечатление на юного Великого Князя, так как с этого времени в его характере начал подготовляться какой-то перелом; на него стали находить моменты задумчивости, сосредоточенности, он становился более серьезным в своих речах и поступках. Существуют другие, более положительные данные, по которым видно, что мысль о назначении Николая Павловича Наследником Престола существовала и у Императрицы Марии Федоровны, существовала значительно раньше 1812 г. Именно доверенный секретарь Императрицы Матери, Григ. Ив. Виллямов записал в своем дневнике следующие слова Марии Федоровны, сказанные ему 16 марта 1807 г.: "Она видит, что престол все-таки со временем перейдет к Вел. Кн. Николаю и поэтому его воспитание особенно близко ее сердцу". Она видела, что семейная жизнь Александра разрушена вследствие внебрачных связей Имп. Елизаветы Алексеевны, (См. "Тайны Имп. Александра I", стр. 124), и удаления за границу супруги Цесаревича Константина Павловича в 1801 г. Все это не позволяло надеяться на появление мужского потомства ни у Александра, ни у Константина Павловича. Поэтому многие из современников уже тогда предвидели возможность вступления на престол Николая Павловича. Поэтому не удивительно, что Шторх, преподаватель Вел. Князя, в записке, поданной в 1810 г. Имп. Марии Федоровне о необходимости начать Николаю Павловичу курс, обнимающий собою все политические науки, в их общей связи и взаимном действии, говорит о Великом Князе, как о лице, которое когда-то будет нами управлять. Наконец, в 1814 г. Имп. Александр разрешил Великому Князю отправиться на фронт. Имп. Мария Федоровна напутствовала обоих князей, прекрасно написанным письмом с высоконравственными тенденциями. Она советовала сыновьям продолжать быть строго религиозными, не быть легкомысленными, непоследовательными и самодовольными; полагаться в своих сомнениях и искать одобрения своего "второго отца" уважаемого и достойного ген. Ламздорфа, избегать возможности оскорбить кого-нибудь недостатком внимания, быть разборчивым в выборе себе приближенных; не поддаваться своей наклонности вышучивать других; быть осторожным в своих суждениях о людях, т. к. из всех знаний - знание людей самое трудное, и требует наибольшего изучения. Настойчиво предостерегая их от увлечения мелочами военной службы, она советует запасаться познаниями, создающими великих полководцев. "Следует, - пишет она, - изучить все, что касается сбережения солдата, которым так часто пренебрегают; жертвуя им ради красоты формы, ради бесполезных упражнений, личного честолюбия и невежества начальника". По прибытии в Париж, Великие Князья обозревали различные учреждения столицы и здесь сказалась наклонность Вел. Кн. Николая Павловича ко всему военному: он предпочитал осматривать учреждения военные, политехнические, дом инвалидов, казармы, госпитали. Императрица же Мария Федоровна была обеспокоена, с другой стороны, его увлечениями легкомысленными женщинами. Она писала ген.-адъютанту Коновницыну, что она доверяет его отеческим попечениям столь нужным в сей столице роскоши и разврата. "Я, конечно, ни мало не сомневаюсь, - продолжала встревоженная Императрица, - что внушенные им правила нравственности, благочестия и добродетели предохранят их от действительных погрешений, но пылкое воображение юноши в таком месте, где почти на каждом шагу представляются картины порока и легкомыслия, легко принимают впечатления, помрачающие природную чистоту мысли и непорочность понятий, тщательно поныне сохраненную; разврат является в столь приятном или забавном виде, что молодые люди, увлекаемые наружностью, привыкают смотреть на него с меньшим отвращением и находят его менее гнусным. Сего пагубного действия опасаюсь я наиболее, по причине невинного удовольствия, с каковым Великие Князья по неопытности своей вспоминали о первом своем пребывании в Париже, не ведая скрытого зла. Но теперь, когда они стали старше, нужно показать им в настоящем виде впечатления, от которых прошу я Вас убедительно предохранить их Вашим отеческим попечением. Обращая также внимание на выбор спектаклей, которые они посещать будут, и которые нередко вливают неприметным и, тем более опасным, образом, яд в юные сердца". Но Мария Федоровна забыла, что Великий Князь Николай на обратном пути в Россию из Франции, в Берлине познакомился со своей будущей женой, очаровавшей его, Принцессой Шарлоттой, и это охранило его от соблазна. Ген.-адъют. Коновницын успокаивал Императрицу следующими строками: "Их Императорские Высочества Великие Князья, благодаря Бога, находятся в вожделенном здравии: образ их поведения весьма согласуется со волею Вашей; господа кавалеры со свойственным им усердием бывают при Их Высочествах неотлучны; о чем считаю долгом моим пред Вашим Величеством засвидетельствовать, о неусыпности и попечении их. Их Высочества каждый день изволят кушать у Государя; один раз были с ним в театре и во всех церемониальных выходах бывают при нем; в свободное время их Высочеств обозревают здесь все заведения, достойные примечания. Третьего дня изволили осматривать укрепленные здесь окрестности с военными замечаниями". И все-таки опасения Императрицы нисколько не уменьшались. Она признавалась в письме к Коновницыну, что сколь ни благоприятны все его виды пребывания Великих Князей в Париже, она все-таки весьма обрадуется выезду Их Высочеств из этого города, как по естественному желанию с ними видеться, так и по нравственному побуждению. Летом 1816 г. Николай Павлович должен был в довершение своего образования предпринять путешествие по России, для ознакомления со своим отечеством в административном, коммерческом и промышленном отношении, а затем, по возвращении из этой поездки, предполагалось еще заграничное путешествие, чтобы ознакомиться с Англией. Во время своего путешествия, по желанию Императрицы, он должен был вести особый журнал, который состоял из двух частей: общий журнал по гражданской части и общий журнал по военной части. Николай Павлович исполнил желание Императрицы и заносил свои впечатления. Особенно характерны его отзывы о поляках и евреях, которым он оставался верен всю свою жизнь. Он пишет: "В Белоруссии дворянство, состоящее почти все из богатых поляков, отнюдь не показало преданности России и, кроме некоторых Витебских и Могилевских дворян, все прочие присягнули Наполеону. Также не совсем бесполезно будет упомянуть, что здесь в губернии 37 католических монастырей, из коих половина почти иезуитских, воспитывающих юношей всех исповеданий; главнейшие - в Орше и Могилеве; каждый день они обращают в свою веру молодых людей и, так как они совершенно отделены от гражданского ведомства, даже их имения, то постоянно происходят беспорядки и замешательства". А в записи по военной части есть описание поселений Елецкого полка. Благодетельное намерение Государя начинает выполняться, но, как всякое начало, терпит великие затруднения. "Батальон расположен в старых, весьма худых белорусских хатах, весьма тесно, особливо оттого, что кроме по положению живущих в них 2 семейств, на постое у них еще двое холостых. Хотя они помогают хозяевам в работе, но, не менее, оттого им даже весьма тесно. А сю пору скота мало; по положению хозяин имеет 2-х лошадей и корову: лошадей у малых по две, и то самые худые, забракованные артиллерийские и оттого поля, коих почва песчаная, не быв удабриваемая довольным количеством навоза, худо производит, и все полосами, судя по богатству хозяина". После этой поездки Вел. Кн. Николай Павлович выехал в Англию, эту достойнейшую внимания страну, путешествие по которой должно было обогатить его не только полезными познаниями, но и опытом, изощряя при этом его суждения. Хотя Имп. Мария Федоровна считала полезным ознакомление с Англией в образовательном отношении, однако, существовало опасение, чтобы Bел. Князь не слишком увлекся свободными учреждениями Англии и не поставил их в прямую связь с видом несомненного ее благосостояния, т. к. главное, что должно поражать путешественника в Англии, это конституционные учреждения и автор записки по этому поводу, гр. Нессельроде, переходит к рассмотрению их происхождения и развития. Признавая, что нельзя не отдать должной дани восторга, он предостерегает от опасности впасть в столь распространенное заблуждение, что будто бы этот строй можно привить другим государствам. Хотя эта записка была составлена, по-видимому, по желанию Императрицы. но опасения были совершенно напрасны. Николай был не ученик Лагарпа, не восторженный слушатель Паррота, а воспитанник Ламздорфа. Прошедший суровую школу воспитания, совсем не такую, как та, в которой вырос Александр. поэтому совершенно для него немыслим разговор, который вел Имп. Александр в беседе с вигами о том, что он позаботится вызвать к жизни очаг оппозиции. Ему, напротив, очень не понравилась парламентская болтовня, и он желал бы повторить здесь чудо смешения языков, или еще лучше лишить дара слова всех тех, которые делают из него такое употребление. Лейб-медик Штокмар описал наружность Николая Павловича в то время. По его словам, это был необыкновенно красивый, пленительный молодой человек, прямой, как сосна, с правильными чертами лица, открытым лбом, красивыми бровями, необыкновенно красивым носом, красивым маленьким ртом, тонко очерченным подбородком; военный костюм его отличался простотой, его манера держать себя полна оживления, без натянутости, без смущения и тем не менее очень прилична. Он много и прекрасно говорит по-французски, сопровождая слова недурными жестами. Вообще он проявляет большую уверенность в самом себе, по-видимому, однако, без всякой претензии. Г-жа Кэмбель, статс-дама, отличавшаяся строгостью в своих суждениях о мужчинах, была неиссякаема в своих похвалах относительно Вел. Князя: "О какое очаровательное создание, он дьявольски красив; это будет самый красивый мужчина в Европе". Когда вечером расходились все по своим комнатам, для Великого Князя приносили кожаный мешок, набитый сеном его людьми на конюшне, на котором он всегда спал. Из Англии он отправился в Мобеж, Брюссель, для свидания с Вел. Кн. Анной Павловной, затем в Штутгарт к Вел. Кн. Екатерине Павловне, где говел и приобщился Св. Тайн. Затем он был в Берлине на свидании со своей невестой Принцессой Шарлоттой. Потом он поспешил в Петербург, чтобы встретить свою невесту. 26 июня 1817 г. последовал торжественный въезд Принцессы Шарлотты в Петербург. Все смотрели на нее с нежнейшим участием, вспоминая добродушие, красоту и несчастие ее матери, королевы Луизы. Что касается Вел. Кн. Николая Павловича, то, как замечает современный историк Вигель: "Русские люди еще мало знали его; едва вышед из отрочества, два года провел он в походах заграницей, в третьем - проскакал он всю Европу и Россию, и воротясь, начал командовать Измайловским полком. Он был несообщителен и холоден, весь преданный чувству долга своего; в правильных чертах его бледного белого лица была видна какая-то неподвижность, какая-то безотчетная суровость. Тучи, которые в первой молодости облекли чело его, были, как будто преддверием всех напастей, которые посетят Россию во дни его правления. Не при нем они накопились, не он навлек их на Россию, но природа и люди при нем ополчились. Ужасные преступные страсти должны потрясти мир и гнев Божий справедливо карать их. Увы! Буря зашумела в то самое мгновение и борьбою с нею он должен был начать свое царственное плавание. Никто не знал, никто не думал о его предназначении, но многие в неблагосклонных взорах его, как неясно написанных страницах, как будто уже читали историю будущих зол. Сие чувство не могло привлекать к нему сердец. Скажем всю правду - он совсем не был любим и даже в этот день ликования Царской Семьи я почувствовал в себе непонятное мне самому уныние". 11 августа 1817 г. Вел. Кн. Михаил Павлович отправился в путь по России в сопровождении ген. Паскевича. Поручая ему юного Вел. Князя Императрица говорила: "Я знаю, что у него есть особое расположение к "фронту", но ты старайся внушать ему, что это хорошо, но гораздо существенней узнать быт государства". Так Государыня не переставала бороться с врожденными наклонностями своих сыновей. Но ей так и не удалось искоренить особое расположение к "фронтовым" занятиям ни у Николая Павловича, ни у Михаила Павловича. Для характеристики господствовавшего направления в военных сферах, лучше всего привести заметку самого ген. Паскевича: "Я требовал строгую дисциплину и службу; я не потакал беспорядкам, распутству, но я не дозволял акробатства носками и коленками солдат; я сильно преследовал жестокость и самоуправство, и хороших храбрых офицеров я оберегал. Но к горю моему фельдмаршал Барклай де Толли им заразился. Это экзерсирмейстерство мы переняли у Фридриха II, который от отца своего унаследовал эту выучку. Хотели видеть в том секрет его побед; не понимая его гения, принимали наружное за существенное. Фридрих был рад, что принимают то, что лишне и, как всегда случается, перенимая, еще более портят. У нас экзерсирмейстерство приняла в свои руки бездарность, а так как она в большинстве, то из нее стали выходить сильные в государстве и после того никакая война не в состоянии придать ума в обучении войскам. В год времени войну забыли и военные качества заменились экзерсирмейстерской ловкостью". Трудно представить себе более грозную и правдивую критику порядков, установившихся у нас после Наполеоновских войн; к этому надо присоединить то, что пишет по этому поводу Д. В. Давыдов: "Глубокое изучение ремешков, правил вытягивания носков, равнения шеренг и выделывание ружейных приемов, коими щеголяют все наши "фронтовые" генералы и офицеры, признающие устав верхом непогрешимости, служит для них источником самых высоких поэтических наслаждений, поэтому ряды армии постепенно наполняются лишь грубыми невеждами, с радостью посвящающими свою жизнь на изучение мелочей военного устава. Лишь это знание может дать право на командование различными частями войск, что приносит этим личностям беззаконные значительные материальные выгоды, которые правительство, по-видимому, поощряет. Этот порядок вещей получил, к сожалению, полное развитие и силу со времени вступления на престол Имп. Николая. Он и его брат не щадят ни усилий, ни средств для доведения этой отрасли военного искусства до высшей степени совершенства... Но, Боже мой, каково большинство генералов и офицеров, в которых убито стремление к образованию, вследствие чего они ненавидят всякую науку. Эти бездарные невежды полагают в премудрости своей, что война, ослабляя приобретенные фронтовые сведения, вредна лишь для него; как будто война обучается не для войны, а для мирных экзерсиций на Марсовом поле... Я полагаю, что надлежит весьма остерегаться того, чтобы начертанием общих правил стеснять частных начальников, от большего или меньшего умственного развития коих, зависит приложение к делу, изложенных в Уставе правил. Налагать оковы на даровитые личности и тем затруднять им возможность выдвинуться из среды невежественности - это верх бессмыслия; таким образом можно достигнуть лишь следующего: бездарные невежды, отличающиеся самым узким пониманием дела, окончательно изгонят способных людей, которые, убитые бессмысленными требованиями, не будут иметь возможность развиться для самостоятельного действия и безусловно подчинятся большинству. Какие заботы и материальные средства посвящены правительством на гибельное развитие системы, которая может лишить Россию способных и полезных слуг. Не дай Боже убедиться нам на опыте, что не в одной механической формалистике заключается залог всякого успеха. Это страшное зло не уступает по своим последствиям татарскому игу. Горе России, если к тому времени, когда деятельность умных сведущих людей будет ей наиболее необходима, наше правительство будет окружено толпой неспособных и упорных в своем невежестве людей. Усилия этих лиц не допускать до него справедливых требований века могут ввергнуть государство в ряд страшных зол!". К несчастью опасения знаменитого партизана оправдались в 1853 г. Таким образом, экзерсирмейстерство, созданное не Николаем I, при нем продолжало лишь развиваться.
Вопрос о престолонаследии С оставлением престола Александром I,
Николай I со своей военной подготовкой стал
неожиданно перед разрешением вопроса о
престолонаследии, окончательно запутанного
тайною актов Александра I, а, с другой стороны,
оказался в состоянии борьбы с революционной
гидрой, объединенной масонством. Вопрос о
престолонаследии был разрешен Александром I
манифестом от 16 августа 1823 г., назначением
наследником Вел. Кн. Николая. Причем Имп.
Александр завещал вскрыть этот пакет по его
востребованию или в случае его смерти,
немедленно до предпринятия каких-либо других
действий, имея ввиду отречение Вел. Кн.
Константина Павловича в 1822 г. Оба эти документа
находились в запечатанных конвертах в Успенском
соборе и в копиях в Государственном Совете,
Сенате и Синоде. Содержание их было известно
только трем лицам: Митрополиту Филарету, гр.
Аракчееву и кн. А. Н. Голицыну. Неизвестно, знала
ли об этом Имп. Мария Федоровна; возможно, что
Принц Вильгельм сообщил ей о манифесте 1823 г. Николай Павлович, в момент получения известия о кончине Александра I, прервал молебствие о его здравии и принес первый присягу Вел. Кн. Константину Павловичу. Поэтому, когда Государственный Совет, по приказанию кн. Лопухина, председателя Госуд. Совета, открыл таинственный пакет, то гр. Милорадович, военный генерал-губернатор, громогласно заявил, что Вел. Кн. Николай Павлович изволил учинить присягу на подданство своему брату Вел. Кн. Константину Павловичу, так же присягнул он и все войско; гр. Милорадович предложил всем чинам Государственного Совета идти к присяге Имп. Константину, следуя желанию Вел. Кн. Николая Павловича, который торжественно отрекся от права, предоставленного ему и первый присягнул Имп. Константину. Члены Государственного Совета просили гр. Милорадовича просить Вел. Кн. Николая Павловича удостоить своим посещением Совет, чтобы из собственных его уст услышать непреложную его волю. Гр. Милорадович вернулся от Вел. Кн. Николая Павловича с заявлением, что он не считает себя впра-ве присутствовать в Государственном Совете и потому отказался прибыть. Тогда решили просить гр. Милорадовича исходатайствовать разрешение прибыть Совету "ин корпоре" пред лицо Его Высочества. Государственный Совет был принят. Вел. Князь поспешно подошел к ним, остановился между ними и, держа правую руку и указательный палец простертый над своей головой, призывая движением Всевышнего во свидетели его помышлений, являл в лице своем, сколько можно более, твердости, но глубокая грусть, на лице его запечатленная, и следы многих и горьких слез по бледным щекам его, а также по временам судорожное движение всего тела, показывали какою сильною он был удручен печалью. В этом ужасном положении он произнес следующее: "Господа, я вас прошу, я вас убеждаю для спокойствия государства немедленно по примеру моему и войска, принять присягу на верное подданство Государю Императору Константину Павловичу; я никакого другого предложения не приму и слушать не стану". Тут он был прерван рыданиями членов Государственного Совета и некоторые голоса произнесли, между прочим: "Какой великодушный подвиг". "Никакого тут нет подвига!" - воскликнул Вел. Князь. - "В моем поступке нет другого побуждения, как только истинный мой священный долг пред братом. Никакая сила земная не может переменить мыслей моих по сему предмету и в сем деле. Я ни с кем советоваться не буду и ничего достойного похвалы не вижу. Я исполняю мои обязанности, больше ничего. Мне бы весьма больно было, если бы кто-либо из вас, милостивые государи, мог подумать, чтобы я хоть на минуту мог остановиться на какой-либо другой мысли, кроме присяги моей природному моему и Вашему Государю, Константину Павловичу, по кончине брата и благодетеля моего Александра". В собственноручной записке, относящейся к 1848 г., Николай Павлович сделал следующее категорическое заявление: "Мне содержание манифеста было вовсе неизвестно и я в первый раз видел и читал его, когда Совет принес его ко мне. Если бы я манифест знал, я бы и тогда сделал то же, ибо манифест не был опубликован при жизни Государя, а Константин Павлович был в отсутствии; потому, во всяком случае долг мой и всей России был присягнуть нашему законному Государю. Бумаг я не видал, как уже сказано, но слышал от матушки, что где-то был акт отречения Константина Павловича. О существовании же манифеста мне никогда известно не бывало". А в 1829 г., в дружеской беседе с
Константином Павловичем, он сказал: "В тех
обстоятельствах, в которые я был поставлен, мне
невозможно было поступить иначе". Какие же это
обстоятельства, на которые он намекал
Константину Павловичу? Огромную роль играл гр.
Милорадович, поддерживавший Вел. Князя в том
убеждении, что Вел. Кн. Константин Павлович
призывается на престол всеобщим желанием
военного сословия и всего населения Достойно
удивления, что общее мнение, все симпатии,
особенно среди военных, действительно,
склонялись в пользу Вел. Кн. Константина, в ущерб
Вел. Кн. Николаю Павловичу. Затем она обращается к Вел. Кн. Николаю Павловичу и в следующих выражениях возлагает надежду на него, как на будущего правителя: "Ему 29 лет, быть может, сделавшись главою государства, он отрешился бы от мелочей военной службы, выделился бы, как администратор, стал бы принимать советы людей опытных и я утверждаю, что все-таки в его царствовании дышалось бы вольнее, мы пользовались бы большей свободой, чем в царствовании Государя, которого мы увидим скоро восседающим на престоле и могущим быть сравненным лишь с деспотическим вихрем". Однако, нельзя отстранить постановку вопроса такого рода: мог ли тогда Вел. Кн. Николай Павлович уклониться от принесения присяги Константину и спокойно ожидать повелений из Варшавы? Приходится довольствоваться уклончивым ответом. Загадочный образ действий Имп. Александра в деле престолонаследия создал такую невозможную обстановку, из которой Вел. Кн. Николаю Павловичу, может быть, трудно было выйти иным образом, а не путем немедленной присяги. Не следует забывать, что присяга может быть сделана не иначе, как по манифесту за Императорским подписанием. А это обстоятельство было совершенно упущено в Петербурге в день 27 ноября. Гр. Милорадович сказал: "По причине отречения Вел. Кн. Константина Павловича от престола, Государь передал наследие Вел. Кн. Николаю Павловичу. Об этом хранились манифесты в Государственном Совете, Сенате и у Московского Архиерея. Говорят, что некоторые из придворных и министров знали это, но народу, войску, должностным лицам это не было известно. Я первый не знал этого. Мог ли я допустить, чтобы произнесена была присяга кроме той, которая следовала. Мой первый долг требовал этого и я почитаю себя счастливым, что Вел. Князь тотчас же согласился на это и присяга была произнесена. Теперь Имп. Константин может вновь отречься и тогда мы присягнем вместе с ним Имп. Николаю Павловичу. Исполнение долга - мой боевой конь". Действительно, по справедливому замечанию современника, судьбами отечества в то время располагал один Милорадович. Заметим, что выражение Милорадовича об исполнении долга буквально соответствует тому, что пишет Николай Павлович. "Во всяком случае долг мой и всей России был присягнуть нашему законному Государю". "Может быть, вторичная присяга не сопровождалась бы кровопролитием, - пишет Шильдер, - но при существовавших тогда в России тайных обществах и их замыслах, поспешная и самопроизвольная присяга могла, как раз, привести к крушению государственного порядка. Между тем Вел. Кн. Николай Павлович и гр. Милорадович ничего не подозревали о возможном проявлении подобной опасности и, поэтому действовали смело и решительно. Император Александр и в деле Тайных обществ успел окружить все свои распоряжения непроницаемой тайной. Тем не менее, в случае окончательного отречения Константина, гр. Милорадович опасался встретить некоторую оппозицию со стороны одной только гвардии, которая, как ему известно было, не любила Николая. Но он был далек от мысли встретить на этой почве организованный заговор. Несмотря на занимаемое генерал-губернаторское место, Милорадович ничего не знал о подготовлявшейся революционной вспышке. Принц Евгений Вюртембергский, прибывший к Имп. Константину, за несколько дней до присяги передает в своих за писках замечательный разговор с гр. Милорадовичем. В то время, когда становилось почти вероятным, что Вел. Кн. Константин не примет престола, а, следовательно Вел. Кн. Николаю предстояло сделаться Императором, гр. Милорадович сказал Принцу Евгению, что он сомневается в успехе, т. к. гвардия не любит Николая". "Причем тут гвардия?", - сказал Принц. - "Совершенно справедливо, - ответил граф, - им не следует иметь голос, но это у них уже обратилось в привычку, почти в инстинкт". "Много бедствий произошло в то время от таинственности и скрытности, с которыми велось все дело о престолонаследии", - замечает Принц Евгений, вспоминая о своих беседах о 1825 г. Шильдер пишет совершенно справедливо: "Истинным виновником наступившего междуцарствия и вызванных им замешательств является Имп. Александр. Единственно благодаря его загадочным распоряжениям в вопросе о престолонаследии, все члены царственной семьи были поставлены в ложное положение, а Россия ввергнута в полное недоумение. Современник сенатор Дивов заметил: "Ежели Александр сколько-нибудь любил свое отечество, которое дало ему в 1812 г. такие неоспоримые доказательства своей преданности, то, каким же образом он мог подвергнуть его хладнокровно опасности междоусобной войны. Нельзя играть с законным наследием престола, как с частной собственностью". Обратимся теперь к тому, что происходило в Варшаве. Всеподданнейший рапорт ген. Дибича из Таганрога не поколебал решения Вел. Кн. Константина отказаться от престола. Вел. Кн. Михаилу Павловичу присутствовавшему здесь он сказал: "В моих намерениях, в моей решимости ничего не переменилось, ибо моя воля отречься от престола более, чем когда-либо, непреложна. Приступим к исполнению"! Из приглашенных лиц первым явился Ник. Ник. Новосильцев. Узнав об утрате постигшей Россию, он спросил: - Какие же теперь приказания, Ваше Величество? - Прошу не давать непринадлежащего мне этого титула, ответил Вел. Кн. Константин. И рассказал, как несколько лет тому назад отрекся от престола в пользу брата. Когда же Новосильцев повторил тот же титул, то Вел. Кн. Константин закричал с некоторым гневом: - В последний раз прошу вас перестать, и помнить, что теперь один законный Государь наш Имп. Николай Павлович. Еще с большей резкостью Вел. Кн. Константин отнесся за подобное же слово к своему адъютанту Колзакову. Когда он сказал: "Ваше Императорское Величество, Россия не пропала, а приветствует"... Но не успел докончить свою фразу, как Вел. Князь весь вспыхнув, бросился на него и схватив его за грудь с гневом вскрикнул: - Да замолчите ли вы! Как вы осмелились выговорить эти слова. Кто вам дал право предрешать дела, вас не касающиеся. Знаете ли вы, что за это в Сибирь и в кандалы сажают. Извольте сейчас идти под арест; отдайте мне вашу шпагу. Вел. Кн. Константин Павлович велел изготовить письма к Императрице и к Вел. Кн. Николаю Павловичу, в которых сказано, что Вел. Кн. Константин уступает свое правонаследие престола младшему брату, в силу рескрипта Имп. Александра от 1822 г. Он употребил выражение "уступает престол", т. к. ему ничего не было известно о существовании государственного акта, обрекшего эту уступку в силу закона в 1823 г. "Вот какими недоразумениями и недомолвками сопровождался образ действий Имп. Александра в деле о престолонаследии", - восклицает Шильдер. В дополнение к официальному письму, Вел. Кн. Константин прибавил частное письмо, в котором приглашает своего дорогого брата сообразоваться с лею покойного Государя и, уверяет его в своей верности и преданности. Написал он также кн. Волконскому и бар Дибичу дружественные письма, в которых, однако, ни разу не был назван Вел. Кн. Николай Павлович. Таким образом, таинственность оставалась прежней. Легко себе представить удивление, гнев и огорчение Вел. Кн. Константина, когда он вместо повелений из Петербурга от Государя получил донесение, что вся Россия присягает ему, как законному Государю и, что воля почившего Императора не исполнена и оставлена без внимания. Адъютант Вел. Кн. Николая Павловича Лазарев прибыл в Варшаву 2 декабря и в половине девятого часа вечера явился к Вел. Кн. Константину с письмом, сказав: "Имею счастье явиться, Ваше Императорское Величество!" При этом Его Высочество переменился в лице. В эту ночь Вел. Кн. Константин занимался до 3 с пол. часов утра и в 9 с пол. ч. утра вызвал Лазарева, передав ему письмо в собственные руки, с приказанием скорее ехать, никуда не заезжая, прямо в Зимний Дворец. Письмо, которое Вел. Кн. Константин вручил Лазареву для брата было неутешительного содержания и не могло вывести Вел. Кн. Николая Павловича из затруднительного положения, созданного по его инициативе повсеместным принесением присяги в Империи, без ведома и согласия Вел. Кн. Константина. В этом письме он писал: "Мое решение непоколебимо и освящено моим покойным благодетелем Императором и повелителем. Приглашение Ваше приехать скорее не может быть принято мною и я объявляю Вам, что удалюсь еще дальше, если все не устроится по воле покойного нашего Императора". В письме же от 3 декабря, на имя кн. Лопухина, Председателя Госуд. Совета, Вел. Кн. Константин Павлович высказывал в крайне резких выражениях свое неудовольствие Государственному Совету, за принесенную незаконную присягу, противную воле Государя. Вел. Кн. Константин Павлович указывал, что "Госуд. Совет должен был иметь в виду присягу, учиненную при восшествии на престол Имп. Александра, в коей, между прочим, упомянуто, что каждый верно и нелицеприятно служить и во всем повиноваться должен, как Его Имп. Величеству Александру Павловичу, так и Его Имп. Величества Всероссийского престола Наследнику, который назначен будет. А так как из раскрытых бумаг в Государственном Совете явно обнаружена воля покойного Государя, дабы Наследником престола быть Вел. Кн. Николаю Павловичу, то, без нарушения сделанной присяги, никто не мог учинить иной, как только подлежащей Вел. Кн. Николаю Павловичу, и, следовательно, присягу ныне мне принесенную ни признать законною, ни принять оную не могу. Причем Вашей Светлости и то сказать должен, что присяга не может быть сделана иначе, как по манифесту за Императорским подписанием. В сем случае Госуд. Совет отступил от законной обязанности принесением мне неследуемой присяги, сделав это без моего ведома и согласия. А сделанная ныне присяга неправильна и незаконна и для того должна быть уничтожена и вместо оной должна быть принесена Его Имп. Величеству Николаю Павловичу". Все действия Вел. Кн. Константина Павловича по получении уведомления о кончине Имп. Александра были вполне правильны, но нельзя это сказать о последующем его распоряжении, когда из присланных в Варшаву донесений оказалось, что вся Россия ему присягнула. После присяги 27 ноября ему не оставалось другого выхода, как принять престол, или немедленно ехать в Петербург, чтобы личным присутствием устранить недоразумение и обеспечить покойное воцарение брата Николая, как предназначенного наследника престола. Наконец, оставался еще один выход, если не хотел он обращаться с манифестом, то объявить свою волю своим любезным соотчичам. Вместо этого, он ограничился письменным заявлением своему брату, что он не только не намерен прибыть в Петербург, но удалится еще дальше, если не будет приведена в исполнение воля покойного Государя. К этому заявлению Вел. Князь Константин присоединил выговор Госуд. Совету, как мы выше сказали, причем редакция документов исключала возможность их обнародования. 3 декабря утром Вел. Кн. Михаил Павлович прибыл в Петербург. Он отправился в Зимний Дворец к Имп. Марии Федоровне. "Матушка заперлась с Михаилом Павловичем", - пишет Вел. Кн. Николай Павлович - "Я ожидал в другом покое решения своей участи - минута неизгладимая. Наконец, дверь открылась и Матушка мне сказала: "Преклонитесь пред Вашим братом; он прекрасен и достоин уважения в своем неизменном решении предоставить Вам престол". Признаюсь, мне слова сии тяжело было слушать; я в том винюсь, но я себя спрашивал, кто большую из нас приносит жертву? Тот ли, который отвергал наследство отцовское под предлогом своей неспособности и, который раз на сие решившись, повторяет только свою неизменную волю и остается в том положении, которое сам себе создал, сходное всем своим желаниям, или тот, который вовсе не готовился к званию, на которое по порядку природы вовсе не имел никакого права, которому воля братская была всегда тайной и, который неожиданно в самое тяжелое время и в ужасных обстоятельствах должен был жертвовать всем, что ему было дорого, дабы покориться воле другого! Участь страшная. Я смею думать и ныне, после 10 лет, что жертва моя была в моральном, справедливом смысле гораздо тяжелее. (Воспоминания Имп. Николая I о 14 декабря, написанные им в 1835 г.). Приезд Вел. Кн. Михаила Павловича, его бумаги и словесные объяснения не могли положить конец междуцарствию, ибо дело нельзя было признать окончательно решенным, т. к. все акты были отправлены из Варшавы, прежде получения известия о принесенной присяге Имп. Константину. По словам Вел. Кн. Николая Павловича, на присягу не было еще ответа из Варшавы и не было еще акта, который бы удостоверил народ, что воля Цесаревича не изменилась, и, что отречение, остававшееся при жизни Имп. Александра тайной, служит и ныне выражением его непременной воли. Вел. Кн. Михаил Павлович вполне присоединился к мнению своего брата, что вопрос нельзя признать решенным. Он говорил о трудности объяснить народу, почему место старшего брата, которому уже присягнули, займет вдруг второй и растолковать в народе и войске правоту и основание, как он их называл, домашних сделок. "Все, впрочем, могло бы поправиться, если бы Цесаревич сам приехал в Петербург, - прибавляет Вел. Кн. Николай Павлович, - и только упорство его оставаться в Варшаве будет причиной несчастий, возможности которых я не отвергаю, но в которых, по всей вероятности, сам первый паду жертвой". Вел. Кн. Николай Павлович убедил Имп. Марию Федоровну, что бумаг, присланных нельзя обнародовать без явной опасности и, что непременно вторично надо убедить брата, чтобы разрешить вопрос кому царствовать. Оба они написали письмо Вел. Кн. Константину Павловичу с фельдъегерем Белоусовым 3 декабря. Содержание письма Вел. Кн. Николая Павловича было следующее: "Припадая к стопам Вашим, как брат, как подданный, я молю Вас о прощении, о благословении, дорогой, дорогой Константин; решайте мою судьбу, приказывайте Вашему верному подданному и рассчитывайте на его беспрекословное послушание. Что же, Великий Боже я могу сделать, что я могу сказать Вам? Вы имеете мою присягу, я Ваш подданный. Я могу лишь повиноваться и лишь покоряться Вам. Я сделаю это потому, что таков мой долг, Ваша воля, моего Владыки, моего Государя, которым никогда не перестанете быть для меня. Но сжальтесь над несчастным, единственное утешение которого заключается в убеждении, что он исполнил свой долг, и заставил других сделать то же самое; но, если я и был не прав, то я следовал чувству моего сердца, чувству слишком вкоренившемуся, слишком глубоко запечатлевшемуся в моей душе с самого детства... Теперь же с чистою душою перед Вами, мой Государь, спокойно и безропотно покоряюсь я Вашей воле и повторяю Вам здесь клятву перед Богом, исполнить Вашу волю, как бы тягостна она ни была для меня. Я не могу Вам сказать ничего большего. Так я исповедывался перед Вами, как перед Самим Господом... Ради Бога приезжайте! Ваш покорный Николай". По получении окончательного ответа от Вел. Кн. Константина, решено было письма, полученные из Варшавы хранить в тайне. "Но, как было объяснить нам молчание перед публикой", - пишет Вел. Кн. Николай Павлович. Пошли догадки и, в особенности, неприсяга Вел. Кн. Михаила Павловича, навела на всех сомнение, что скрывалось отречение Вел. Кн. Константина. Пошли догадки о таинственных причинах явного всем бездействия правительства, и привели к тому, что трудно было объяснить уклонение Вел. Кн. Михаила Павловича от присяги Императору, которого признала вся Россия. При этих обстоятельствах дальнейшее присутствие Вел. Кн. Михаила Павловича становилось тягостным и для него и для всей царственной семьи. Решено было отправить его в Варшаву, под предлогом личного успокоения брата насчет здоровья их родительницы, а в сущности для убеждения Вел. Кн. Константина прибыть в Петербург. 8 декабря Вел. Кн. Михаил Павлович писал Вел. Кн. Николаю Павловичу со станции Неналь о том, что он встретил фельдъегеря из Варшавы с письмом к кн. Лопухину и увидел на конверте: "от Его Имп. Высочества Цесаревича", из которого сразу понял в чем дело. В Ненале нашел он Лазарева и с пакетом от Цесаревича для Матушки. Не зная, какие меры будут приняты в Петербурге он решил ждать приказаний из Петербурга, находясь в 250 в. оттуда. С письмом Вел. Кн. Михаила Павловича, которое не могло положить предела междуцарствию, прибыл 9 декабря ген.-адъютант Лазарев, с выговором кн. Лопухину, как Председателю Государственного Совета. Дать ему гласность признано было невозможным. Нужно было ждать возвращения Белоусова с ответом на письмо, отправленное Вел. Кн. Константину 3 декабря. К этим затруднениям присоединилось новое осложнение, ибо 12 декабря в 6 час. утра приехал бар. Фредерике из Таганрога, привезший пакет от начальника Главного Штаба бар. Дибича, адресованный Его Имп. Величеству в собственные руки, с-общавший о военном заговоре (См. "Тайны Имп. Александра I", стр. 153 и дальше). Едва Вел. Кн. Николай Павлович успел ответить на письмо, как приехал из Варшавы Белоусов. Вскрыв письмо, Вел. Кн. Николай Павлович удостоверился, с первых строк, что его участь решена. Он сделал приписку в письме ген. Дибичу: "Решительный курьер воротился. После завтра поутру - или Государь или без дыханья; Я жертвую собой для брата; счастлив, как подданный исполнить волю его". Решительный ответ Вел. Кн. Константина был привезен Белоусовым по Брест-Литовскому тракту, а не через Ковно и Ригу, а потому он не мог встретиться с Вел. Кн. Михаилом Павловичем. Вел. Кн. Николай Павлович послал фельдъегеря к Вел. Кн. Михаилу Павловичу, прося его спешить в Петербург; так что Вел. Кн. Михаил Павлович прибыл в Петербург рано утром 14 декабря. Лазарев привез также рескрипт на имя мин. юстиции кн. Лобанова-Ростовского, с выговором за присягу 27 ноября из-за неисполнения воли Имп. Александра. Из-за резких выражений его также не решились опубликовать. Вел. Кн. Николай Павлович, как Император поручил Карамзину и Сперанскому составить манифест, а одновременно поручил кн. Лопухину собрать Государственный Совет 13 декабря, в 8 часов вечера, предполагая, что к этому времени брат возвратится в Петербург, куда он должен был явиться в виду предстоящей новой присяги и связанных с нею возможных недоразумений. Между тем до 11 часов вечера его не было. Вел. Кн. Николай Павлович велел подать ужин для всех, а после ужина не желая далее откладывать собрание, решил отправиться в Госуд. Совет без брата. Подойдя к столу он сел на первое место, сказав: - Я выполняю волю брата Вел. Кн. Константина Павловича, - и начал читать манифест о своем восшествии на престол. Затем прочел выговор Вел. Кн. Константина кн. Лопухину, будто бы за ослушание воле Имп. Александра и за принесение присяги Вел. Кн. Константину Павловичу без его согласия, на что права никто не имел. Имп. Николай подозвал к себе кн. Лобанова-Ростовского и сказал ему: - Сегодня я Вас прошу, а завтра буду приказывать. В час ночи он раскланялся и удалился. 14 декабря вспыхнул военный бунт, который был подавлен лично Имп. Николаем вечером того же дня и тою же ночью начались допросы декабристов.
|
|
|
